Пишет
Луна:
Всем известна картина Перова "Сельский крестный ход на Пасху", написанная в 1861 году. На первый взгляд, картина изображает сущее безобразие — священник нарезался в дугу, да еще в прямо в момент богослужения, в наиболее почитаемый православными церковный праздник. Да и остальные участники процессии ведут себя не лучше.
Так, да не так. Священник на картине и вправду пьян. А вот крестный ход — совсем не крестный ход вокруг храма в Пасхальную ночь, который приходит на ум современным верующим. Посмотрите внимательнее. Процессия выходит не из церкви, а из обычной крестьянской избы (церковь виднеется на заднем плане); крестный ход поворачивает по часовой стрелке (крестный ход вокруг православного храма движется только против часовой стрелки). Дело происходит на закате (а не в полночь). Что же тогда мы видим?
читать дальшеНачнем объяснение с того, как формировался заработок приходского священника в старой России. Хотя в это и трудно поверить, но у священника не было заработной платы. Некоторые причты (на начало 20 века — приблизительно каждый шестой) получали государственную дотацию, но и ее размер в подавляющем большинстве случаев был сильно ниже прожиточного минимума. Прихожане же не платили священнику жалованья никогда и ни при каких обстоятельствах. Церковный причт (священники, диаконы и псаломщики) имел два источника дохода — требы и доход от церковной земли.
Три требы — крещение, венчание, отпевание — составляли основу дохода духовенства, так как крестьянам было не отвертеться от совершения данных обрядов (церковь вела метрические книги, и обряды, связанные с метрической записью, можно было проводить только в приходе, к которому ты был приписан), и им волей–неволей приходилось соглашаться с теми ценами, которые заламывали священники. В среднем приходе было 2–3 тысячи человек (400–500 домохозяйств), и подобные события происходили около 150 раз в году. Самым дорогим обрядом была свадьба — за нее священник мог получить 3–10 рублей, в зависимости от благосостояния брачующихся и собственной наглости (и еще наесться и напиться), крещение и отпевание обходились уже куда дешевле. Все остальные второстепенные требы крестьяне, в отличие от главнейших трех, могли заказать не только в собственном, но и в любом другом приходе. Легко догадаться, что при наличии конкуренции цены на них были сбиты в копейки. Священник, диакон и псаломщик делили полученные деньги в соотношении 4:2:1, но диакон был далеко не во всяком причте.
Крестьяне были твердо уверены, что причту следует удовлетворяться доходами от треб, а общее богослужение и исповедь причт должен совершать без всякого жалованья. Священники же и не мечтали о том, чтобы выпросить у прихода твердую сумму — все надежды на получение жалованья они возлагали на государство (надежды не сбылись).
У сельской церкви был обычно земельный участок — в среднем 50 десятин (55 га), приходившийся, в среднем на три семьи причетников. Таким образом, духовенство было обеспечено землей либо в том же размере, что и крестьяне, либо немного лучше. Бедные псаломщики чаще всего крестьянствовали сами, а священники (в особенности имевшие формальное образование) по обычаю своего времени считали невозможным марать руки физическим трудом и сдавали землю в аренду (хотя крестьянствовать самим было бы выгоднее).
Результат получался такой, что священники всегда были недовольны своими доходами. Да, священник был обычно обеспечен на уровне зажиточного крестьянина (диакон — на уровне среднего крестьянина, а псаломщик был и вовсе горчайшим бедняком). Но это и было причиной жестокой фрустрации — в том мире всякий человек со средним или неполным средним образованием (а священник являлся таковым лицом) зарабатывал как минимум в 3–4 раза больше человека физического труда. Кроме злосчастного сельского батюшки.
Теперь мы подходим к содержанию картины. Стремясь увеличить свои доходы, священники выработали обычай славления на Пасху. Церковная процессия обходила все хозяйства прихода (ориентировочно, их было 200–300–400 в 3–6 селениях), заходила в каждый дом и исполняла несколько кратких церковных песнопений — теоретически считалось, что крестьяне должны воспринимать такой обряд как благопожелание на следующий календарный цикл. В ответ крестьянам как–бы полагалось дарить причту подарок, желательно в денежной форме.
К сожалению, социального консенсуса вокруг славления/подарков не создалось. Крестьяне чаще всего считали славление не религиозным обычаем, а обираловкой. Некоторые наглецы просто прятались у соседей или не открывали ворота. Другие, еще более наглые, всовывали духовенству в виде приношения какую–то малоценную дрянь. Третьи вообще не хотели давать денег, но зато наливали — и это не шибко радовало причт, рассчитывавший расходовать собранное в течение всего года (другого повода для подарков не существовало). Церковная процессия тоже вела себя неблаголепно — все дома прихода надо было обойти за Пасхальную неделю, то есть на день приходилось по 40–60 домов. Духовенство двигалось вприпрыжку, пело наскоро — на дом отводилось по 5–10 минут, половина из которых уходила на торг со сквалыжным хозяином (или на унизительное попрошайничество, это как кто воспринимал процесс).
В довершение всех бед, православная Пасха приходится на тот период, в который благосостояние крестьянского двора достигало наинизшей точки. Все деньги, полученные от продажи урожая осенью, уже истрачены. Все запасы проедены. Скотина стоит голодная, и настала пора снимать ей на корм солому с крыши. Последние крохи и копейки изведены на разговление после Пасхи. На огороде еще не созрели первые овощи. И тут–то к крестьянину и являются церковники, нагло требующие денег за абсолютно ненужные пять минут нестройного пения. Неудивительно, что сама собой в голову приходит мысль подсунуть в темных сенях в мешок священнику ворону, выдавая ее за курицу.
Таким образом, на картине изображено совершенно не то, что кажется современному зрителю.
На наш невнимательный взгляд художник нарисовал священника, который хамским образом нарезался, вместо того чтобы чинно шествовать и благолепно петь. На самом же деле картина (что типично для Перова) бичует неуместный, криво сложившийся и плохо работающий социальный институт.
Процессия волочится по грязным дворам с утра до вечера, шестой день, переезжая от деревни к деревне. Всем горько, стыдно, неудобно, все вымотались, поют нестройно. Крестьяне тоже не рады. При вымогательстве подарков происходят низкие сцены. Да, священник пьян — но он обошел уже 50 домов, и в каждом его заставили выпить, а он ведь хотел, чтобы ему дали денег. Зачем это всё происходит? Неужели нельзя организовать дело поудачнее? Неужели нельзя как–то согласовать интересы духовенства и прихожан к взаимному удовлетворению? Зачем религиозную процессию превратили в позорище? Ответа не будет. Это Россия, страна несовершенных институтов.
По ссылке — пост о. Андрея Кураева на ту же тему, содержащий весьма интересное критическое описание славления из книги 1860–х годов.
P.S. По мысли, высказанной в комментариях, процессия изображена в наиболее пикантный момент — она добралась до деревенского кабака (кабак и живущий при нем кабатчик — это тоже домохозяйство, подлежащее посещению). Может быть, именно поэтому крыльцо выходит прямо на деревенскую улицу, а не во двор, что типично для обычного крестьянского дома. Этим же можно объяснить и пьяных на крыльце и под крыльцом. Предполагается, что кабатчик угостил священника тем, чего у него больше всего — вот поп и дошел до столь жалкого состояния.отсюдаНе свое | Не Бест? Пришли лучше!